"Тропы Тьмы"

[with_astronotus]

6. Ожидание.

      – Так этого оставить мы, конечно же, не можем, – тяжело дыша, сказал Левицкий. – Придётся с вами разбираться как следует.
      Они вновь стояли в кабинете руководителя коммуны — просторном, похожем больше на зал заседаний. Сейчас Керн и Левицкий беседовали с глазу на глаз; невзирая на протесты приезжего, военинструктор всё же избавил себя от присутствия троих вооружённых молодых людей, да ещё и приставил к ним Мухтарова для контроля.
      – Пишите в город, – упрямо нагнув голову, произнёс Керн.
      – Сами разберёмся! Принять меры мы можем прямо на месте.
      – Принимать меры я вам запрещаю. Я тут сам ещё ни в чём не разобрался, а значит, и вы не сможете.
      – Ох, какое самомнение! На каком, интересно, основании вы ставите себя выше нас?!
      – Я здесь руководитель, а вы нет. Это вам достаточное основание?! Самоуправства, основанного на амбициях ваших архаровцев, я вам не позволю. Это будет означать только замену одних свихнувшихся молодчиков на других, а они, с моей точки зрения, ничуть не лучше. Только ещё и невоспитанные, в гостях себя вести не умеют. Пишите в город.
      – Вы понимаете, что я могу вас арестовать?
      – Понимаю. Арестовывайте на здоровье! Только выберите сперва для себя подходящую статью: самоуправство или бандитизм! – Керн резко махнул рукой, опустился в кресло. – Садитесь, Левицкий. Вы чего от меня хотите: продемонстрировать и укрепить свою власть? Или прекратить тот бардак, который здесь творится?
      Левицкий явно хотел продемонстрировать и укрепить свою власть, но признаваться в этом прямо было явно выше его душевных сил. Он покачал головой и предложил такой вариант:
      – Я напишу в город, а вас пока арестую.
      – Не выйдет! Пока я сижу под арестом, вы тут натворите дел, а мне потом расхлёбывать.
      – Может, мы вас потом расстреляем!
      – Тогда расхлёбывать придётся новому коменданту. Я только сегодня бывал уже в этом нелепом положении, и мне не хотелось бы подкладывать такую же свинью кому-нибудь другому. Словом, вы тут руководить не будете. Забирайте своих стрелков и убирайтесь к дьяволу!
      Левицкий хотел что-то гневно ответить, но тут в приоткрытую фрамугу вновь донесло издалека чистое пение серебряных труб. Было ровно девять вечера.
      – Красиво играют, сорванцы, – прислушавшись, сказал Левицкий. – Прямо за душу берёт!
      – А кто это играет? Ваши?
      – Да нет, соплячьё. Школьники! Мы их тоже к делу разнообразному приставили: курей кормить, свинюшек, глину копать. Сейчас время такое, всем работать надо. Заодно и дозором стоят, раз в две недели в порядке очерёдности. Либо по тревоге, как сегодня. Вон, как до музыки своей дорвались. Сигна-ал!
      Левицкий на мгновение усмехнулся каким-то своим мыслям.
      – Не опасно школьников в дозоры выпускать? – удивился Керн. – Тут вроде бы бандиты попадаются. Да и оружие в руки детям давать я бы всё же не рисковал без крайней нужды…
      – А у нас крайняя нужда и есть! – прорвало Левицкого. – Вот крайняя нужда и есть! У нас рабочих рук нету, вообще никаких рабочих рук, ни квалифицированных, никаких! Вы тут сидите, у вас работников целый полк, а они не делают ничего, только песни революционные поют и жрут свою баланду! Ну ничего, мы этот порядок изменим! Все работать будут! А соплячьё это… с них на работе толку мало, вот их и ставим в дозоры! И им нравится, кстати, нравится! И стрелять они готовы, не хуже нашего с вами готовы! А кого я в дозор стоять отправлю? Инженеров, которых тут семь человек на район? Автомеханика? Формовщиц с кирпичного? Сами подумайте!
      Керн покачал головой.
      – Поясните мне вашу мысль, – попросил он тихо. – Вы что, детей отправляете в дозоры потому, что они вам на производстве не нужны? Поэтому вы их посылаете жизнью рисковать?!
      Левицкий как-то сник.
      – Не всегда, – сказал он. – Только когда тревога. Или просто в разъезды. Детей много, ездят они редко. И они стрелять умеют, будьте уверены! Они бандитам спуску не дадут!
      – А бандиты им, если поймают? Дадут им бандиты спуску?!
      – Что вы ко мне пристали?!! – заорал Левицкий. – Это вообще несвоевременный вопрос, если хотите знать! Это я вас обвиняю, я, а не вы меня, и не переводите, пожалуйста, разговор! Будьте мужчиной, в конце концов! Умейте понять, что такое ответственность! Нам выжить сейчас надо, вы понимаете – выжить! Вы что, совсем не понимаете? Вообще не понимаете?! Мы пережили атомную войну! Сейчас всё станет по-другому. Всё! Сейчас нет времени рассусоливать: дети там, не дети… У меня наших, тетеринских, две тысячи пятьсот человек, и у всех семьи, между прочим, всех кормить надо! А дети эти — приблудные, городские, их нам по разнарядке выделили! По разнарядке! Почему я их кормить должен?! Что за слюнявый гуманизм?! Нам дети не нужны, нам специалисты нужны, здесь, по сельскому, понимаете, хозяйству! Их работать приставили, и вас приставим, и коммуну вашу всю приставим, будьте уверены! Сейчас всем выживать надо, пусть другие выживают как умеют, а мы будем выживать, как нам надо! Я же их в дозоры посылаю, между прочим, на работу посылаю, а не на удобрения перевожу, как вы тут нас перевести хотели!
      Керн помолчал несколько секунд.
      – Значит, – сказал он, – обитатели трудовой коммуны потребны вам прежде всего как источник практически бесплатной рабочей силы, упрощающей выживание двух с половиной тысяч ваших тетеринских сограждан?
      – Время сейчас суровое, – глухо ответил Левицкий. – Каждый сам знает, о чём ему заботиться. Вон, Ира — врачиха, она ценный человек. А кто не ценный, того зачем надо?
      – Дети, значит, не ценные люди.
      – Зато мы газовые камеры не строим! – яростно, с глубокой моральной правотой в голосе воскликнул Левицкий.
      Новый руководитель коммуны зевнул, провёл устало по лицу рукой — точно стряхивал прилипчивое наваждение.
      – Пошли вон, Левицкий! – приказал он. – Забирайте своих подонков и сваливайте. А врача я оставлю у себя, вам её не видать больше. И учтите: если вы или ваши люди ещё раз подъедете к коммуне на выстрел — этот выстрел раздастся.
      Левицкий широко, открыто усмехнулся.
      – Не раздастся, – сказал он. – мы как раз подошли к самому главному. У меня к вам, дорогой вы мой, ультиматум! Завтра на рассвете я пошлю столь дорогих вам школьников штурмовать коммуну. И они пойдут, будьте уверены! Особенно после того, как мы расскажем им о вашей газовой камере. Хотел бы я посмотреть, как вы будете стрелять в них! А чтобы не пропустить ни одного кусочка этого зрелища, я поставлю сзади кинооператора. И передам диск с этим фильмом в город, на радость вашим коллегам из рабочего комитета. Но вы стрелять в детей, наверное, не будете – и по этой причине, и потому, что вы гуманист, конечно же. Поэтому они ворвутся сюда, посмотрят своими глазами на ваше барачное житьё-бытьё и повесят вас. За ноги, как Муссолини. Вам всё понятно, Керн?!
      – Куда уж яснее, – согласился военинструктор, перекладывая автомат на грудь. – А теперь убирайтесь!
Левицкий, подняв высоко голову с видом одержавшего моральную победу человека, вышел в двери кабинета. Керн с размаху ударил его в затылок ствольной коробкой автомата; пожилой обмяк и упал ничком, издавая глухие стоны. Военинструктор схватил его за шиворот и поволок наружу из административного корпуса. На свежем воздухе Левицкий пришёл в себя и тотчас получил ещё один удар в голову — сапогом. Это успокоило его окончательно. Керн втащил грузного Левицкого в арестантский блок, с усилием поволок в подвал, к открытой газовой камере. Обрывком верёвки, которой был привязан Бенедиктов, скрутил незадачливому гостю руки и ноги под сиденьем дырчатого стула. С размаху задвинул стул в камеру и закрыл задвижку.
      – Тут тебе и место, – с неожиданной для самого себя злобой в голосе сказал он, полюбовавшись на творение своих рук.
      Бегом покинув арестантский блок, Керн выбежал к воротам коммуны. Бросил на ходу в приоткрытое окно караулки, где дозорные стерегли своих коллег – тетеринских стрелков:
      – Мухтаров, этих не выпускать! Сбегут – все головой ответим!
      – Есть! – чётко воскликнул в ответ Алибек.
      – Я скоро вернусь, – убегая, прокричал Керн.
      Открыл ворота коммуны, вывел из конюшни свою игреневую кобылу – и умчался в апрельскую ночь, скованную тонким серебряным ледком.

      Его остановили очень быстро, сразу же за переездом. Подъехали четверо пацанов лет по четырнадцать, только один с ружьём, и ещё у одного — старинная труба. На таких трубах когда-то играли бездарно в пионерских лагерях, подражая легендарному «Артеку».
      – Стой, кто таков?
      – Из города, военный уполномоченный рабочего комитета. Принял управление трудовой коммуной на себя в связи с бардаком… извольте посмотреть мандат!
      Тот, что с ружьём, козырнул, взял бумаги Керна.
      – Давно руководите?
      – Часов шесть, – признался Керн.
      – Много вас приехало?
      – Один как перст. Да и предыдущая администрация удрала, заслышав торжество вашего боевого гимна. Собственно, я поехал искать помощников.
      – К вам в коммуну поехали наши старшие товарищи, разбираться в тамошних делах. Они вам помогут.
      – Чёрта с два! – сказал Керн. – Они не помогать приехали, а грабить. Ваш главный начальник Левицкий сказал такие вещи, что я был вынужден арестовать его вместе со всей депутацией.
      – Арестовать Левицкого?!
      – Ну да.
      – А по какому, собственно, праву?
      – Территориально наша коммуна его власти не подчинена, он впёрся к нам с вооружёнными молодчиками, вёл себя по-бандитски. Угрожал, что завтра отправит на штурм нашей коммуны здешних школьников.
      – Это мы и есть. А что такое там, с этим штурмом?
      Керн коротко рассказал, чем именно угрожал ему Левицкий.
      – Словом, – закончил он, – после эдаких угроз я решил, что штурма не допущу, и сам поехал искать вас. Хотите — вешайте меня прямо здесь. Тут вы хотя бы в своём праве это сделать. А там – Левицкий точно свалил бы всю ответственность на вас.
      – Не понимаю, – сказал старший, – зачем вам это всё нужно.
      – Что — это?
      – Ну… приехать сюда, с нами связываться. – Он явно был растерян и не знал, что делать с Керном дальше.
      – Разве не очевидно? – усмехнулся военинструктор. – Мне нужны помощники. Хотя бы на самое первое время, пока я не найду их среди жителей коммуны.
      Вооружённый парень помотал головой.
      – У нас самих людей раз-два, и обчёлся…
      – А может, ему девушек дать? – поинтересовался вдруг ещё один, без трубы и без оружия. – После Вари Забелиной девушки только и плачут, что дела нет настоящего. Слушайте, гражданин, давайте, мы вам девушек дадим!
      – Конечно! – обрадовался Керн. – Дайте мне девушек!
      – А вдруг он их обижать будет? – тот, что с трубой, даже привстал в стременах, и Керн увидел, что это совсем ещё пацан, лет тринадцати, от силы – четырнадцати. – Как мы проследим, чтобы он их не обижал?!
      – Ездить будем и следить! При нас не обидит!
      – Да он Левицкого обидел, со всеми его телохранителями! Валера, ты только посмотри на этого пирата!
      – Я не «Валера», а «товарищ командир группы»! – огрызнулся вооружённый. – Ещё раз, и отправлю карабин чистить. А с этим гражданином, – он демонстративно отвернулся от Керна, – надо бы отдельно разобраться. Откуда я знаю, к кому он тут ночью ехал — к нам или к Ахтырову в банду!
      Пришлось Керну в очередной раз объяснять недоверчивой аудитории, что, замышляй он злое, – положил бы уже в сей миг всю пытающуюся разговаривать с ним группу.
      – А всё равно, гражданин, – обиделся вооружённый, – у нас комендантский час, а коммуна ваша — враждебный объект, находящийся с двух часов дня на военном карантине. Так что, извините, вы задержаны. Прошу сдать оружие и ехать за нами в комендатуру дозорной службы.
      – Оружие мне не вы выдавали, – ответил Керн на это, – не вам его и забирать. Тем более ночью и на глухой дороге. Если хотите, конечно, могу отомкнуть магазин – это всё, что я обещаю. А в комендатуру вашу я поеду, конечно же. Чует моё сердце — может, мне там хоть девушек дадут!
      Старший из конников фыркнул, разворачивая лошадь; лошадь тоже фыркнула, посмотрев на кобылу Керна. Ребята окружили военинструктора с четырёх сторон и тронулись по дороге крупной размашистой рысью – пошли куда-то в южную сторону, тронутую светом чистой морозной луны.

      В придорожных кустах, однако, ждали их неприятности. Вышел мужик в засаленном ватнике, ни дать ни взять беглый зэка. Вышел и сказал:
      – А ну, слазь с лошадей на …!
      Керн проклял себя страшными словами за то, что отстегнул магазин автомата. Впрочем, в затворе должна была оставаться одна пуля — выезжая из коммуны, он дослал её в ствол и оставил там, вопреки всем правилам безопасности. Зорким глазом военинструктор осмотрел кусты и приметил там с десяток вооружённых чем попало людей. Они представляли опасность, как и мужик на дороге, но опасность эта была несравнима с холодным блеском пулемёта «Печенег», высовывавшегося из корней ракиты по левую сторону.
      – Ах ты, рыло бандитское! – сказал вооружённый подросток и потянулся за своим ружьём.
      – Гони!!! – заорал ребятам Керн, пиная ближайшую к нему лошадь пяткой в бедро.
      Подростки, однако, растерялись. Грянул из кустов выстрел — пуля, оставляя в воздухе отчётливый след, пронеслась меж Керном и мальчиком с трубой. Не теряя времени, Керн приподнял свой автомат, выпустил единственную пулю туда, где в ракитах должен был лежать пулемётчик; донёсся сдавленный крик – попал! Выстрел испугал лошадей. Три из них понесли, четвёртую Керн стукнул по ушам, задев заодно и наездника. Мужик на дороге попятился и был смят.
      – Карьер! – заорал военинструктор, давая шенкелей своей игреневой лошади. В свете луны его кобыла казалась отполированной серебряной статуей, демаскируя и всадника, и себя.
      Захлопали частые выстрелы карабинов и охотничьих ружей. Один из подростков вскрикнул вдруг; рукав его окрасился кровью. Лошади, недисциплинированно и вразнобой, пошли всё же неплохим карьером, унося седоков сквозь наполненную пулями ночь. Позади них, в засаде, послышались выхлопы мотора и надсадный вой – из придорожной трясины полез наружу уродливый джип «патриот» с кляксами защитного камуфляжа. Окошко джипа подле водительского спустилось, из него высунулась голова, а затем — ствол автомата.
      – Левее держи, левее! – крикнул ребятам Керн.
      Стиснув шлюс, он лихорадочно перезаряжал обеими руками магазин. Больная ладонь подвела – длинный прямой рожок выскользнул, упал на седло; военинструктор лишь случайным везением прихлопнул его, когда рожок уже соскальзывал вниз по крупу. Коротко лязгнула защёлка магазина. Из джипа ударила длинная, частая очередь; трассирующие пули понеслись чуть правее и выше всадников. Машина нагоняла, уверенно петляя прямо по мокрому полю. Керн сорвал с плеча оружие, держа его на свой обычный манер, как пистолет. Вскинул «Галил» вверх стволом, прихватил повод – и рискованно помчался наперерез преследующей машине. Стрелок в «патриоте» тоже не дремал: пуля прошила строчку у глаз Керна, выбив давлением воздуха крупную слезу. Военинструктор вытянул руку и затаил дыхание, целя в переднее стекло машины метров с пятнадцати. Из ствола его автомата вырвалось пламя, трепещущее, как мотылёк. Стекло «патриота» прошила наискось ровная черта трассы; затем оно вылетело, и машина завалилась на бок, продолжая по инерции уже не управляемый никем манёвр поворота. От ракитовой рощицы бежали к машине люди, стреляя и размахивая ружьями; до них было метров двести, и прицелиться толком из своих охотничьих «пукалок» они не могли, но Керн помнил и о пулемёте «печенег», оставшемся в кустах позади. Он подъехал к машине, не глядя внутрь, выхватил с усилием торчащий из дверного окошка автомат. В машине негромко молились. Военинструктор отъехал от поверженного транспортного средства, разложил приклад своего автомата, с безопасного для себя расстояния прицелился в бегущих и дал очередь, до конца опустошая магазин. Многие попадали – залегли они, или же были ранены, понять не удавалось; впрочем, Керна интересовало отнюдь не это. Дав кобыле шенкелей, он пустился по полю вскачь, нагоняя ребят. Впрочем, те отъехали недалеко. Все они, даже раненый, разинув рты, наблюдали за ходом этого маленького сражения. Тот, что был с оружием, уже успел привести его в боевую готовность и теперь приветствовал Керна, салютуя взметнувшимся к небу стволом.
      – Чего ж ты, командир, не стрелял?! – возмутился Керн. – Дистанция велика была?!
      – Так патронов же нет, товарищ руководитель коммуны! – виновато сказал тот. – Нам же патроны не положены! Не по возрасту, говорят!
      Керн только сплюнул с досады.
      – Продержишься? – он подъехал к раненому.
      Тот не отвечал, качаясь в седле неестественно и прямо, точно его подпирали палкой. Рука парня была залита кровью от плеча до пальцев, рукав пропитался насквозь. Керн понял, что мальчик испытывает тяжёлый шок, и только сила воли позволяет ему не потерять до конца сознание, не выпасть окончательно из седла. Поставив лошадь бок о бок, он аккуратно перетащил к себе раненого.
      – Теперь — галопом!.. У вас врачи есть?
      – Есть. Тольько не знаю, доедем ли до больнички…
      – А машины у вас на выстрелы не выезжают?
      – Только по сигналу регулярных дозоров.
      – Тогда, – решил Керн, – возвращаемся полями в коммуну. У нас есть медпункт и фельдшер, а если надо будет ампутировать – съездим за врачом.
      При этих словах раненый всхлипнул и повернул голову.
      – Сиди тихо, – сказал Керн, которому раненый подросток щекотал нос шевелюрой. – На войне всё бывает.
      Краем глаза при этих словах он не уставал следить за бандитами, поднимавшимися один за другим с промозглой пажити.
      – Не вздумалось бы этим архаровцам чесануть из пулемёта… – заметил он.
      – Нет, эти больше не нападут, – убеждённо ответил командир патруля. – Эти силу поняли. А стреляете вы неплохо, товарищ Керн! Здорово, я вам скажу, стреляете! Эх, повезло же коммуне! – прибавил он вдруг с оттенком мечтательности, пуская коня в галоп. – Нам бы в наш дозор, да такого вот военинструктора!

      Рана была плоха; нанесли её картечью. Кость задело, но не раздробило, а вот с мышцами руки у парня было совсем плохо, и Керн по требованию фельдшерицы Ирины сбил ломиком навесной замок с сейфа, на котором грозными бюрократическими буквами стояло: «Список А». В сейфе этом совсем не было ни наркотиков, ни учётной документации; Ирина всё же отыскала с трудом какую-то комбинацию лекарств и ввела её раненому. Кровь, подходящую по группе, дали Мухтаров и тот мальчик, что ездил с трубой. Два часа Керн ассистировал при операции, старательно, но не слишком-то умело. Наконец, в окровавленный таз брякнулась последняя расплющенная чечевица картечи, и на рану легли аккуратные широкие строчки швов. Раненый уснул в соседней палате с бесноватым Бенедиктовым, уже пришедшим к тому моменту в себя и требовавшим жесточайшей расправы с ненавистными ему коммунистами.
Тем временем и по всей коммуне творился непорядок. Жители, не получившие в семь часов положенной вечерней пищи, стучали пустыми тарелками из алюминия в окна жилых блоков. Пронёсся слух, что администрация сбежала. Новый руководитель коммуны, покинув операционную, отправился в женский барак, чтобы наладить работниц на кухню, однако женщины наотрез отказались подчиняться ему, обвиняя при этом во всех смертных грехах разом.
      – Я тут революционные митинги созывать не намерен! – прикрикнул Керн. – Хотите жрать — идите и готовьте: вон зерно, вон картошка, даже маргарин есть! А не хотите — пошли вон по баракам! Я за вас не ответчик и не прислуга.
      Его неожиданно попытался усовестить один из тех мордоворотов, что приехали в коммуну вечером вместе с Левицким.
      – Как так хамски можно… с женщинами?
      На Керна, доведённого уже до ручки, было в этот миг страшно смотреть!
      – А с детьми можно – по-хамски?! Вы своего жирного охранять сюда притащились, а пацаны за вас, уродов, с бандитами по дорогам драться должны?! Без патронов?! Эй, Мухтаров! Ещё один вопль с их стороны — и я вам приказываю принять самые решительные меры! Поставьте-ка этого Левицкого со всеми его жлобами к стенке и шлёпните. Доставьте мне удовольствие. А то я в этих газовых камерах ни черта не понимаю, пулю им всем в лоб, труп в овраг — и ну их к растакой-то матери!
      – Натуральный палач, – решили женщины хором, но еду готовить всё-таки пошли.
      В бараках опасно шумело и митинговало: чуя слабину власти, радостно пробуждалась народная стихия. Вопли Бенедиктова, разносившиеся над коммуной в ночной тишине, подливали в огонь бунта ложечки горючего касторового масла. Из барака номер одиннадцать полезли вдруг озверелые бородачи, призывая вслед за истопником к крестовому походу на «коммунистов». В руках духовенства мелькали кастеты и заточки. Мухтаров и второй стрелок дозора тотчас открыли по номеру одиннадцать частый огонь гелевыми пулями, загоняя на место взбеленившееся «духовенство» коммуны. В остальных же бараках, где оконные проёмы заделаны были фанерой в целях экономии, решили как-то сами по себе, что это охрана расстреливает кого-то по приказу Керна. Момент был критическим: возмущение масс достигло пика, и теперь было неясно, что пересилит в людских душах – страх перед оружием или жажда мести. Страх победил. Женщины разносили по баракам торопливо сваренный ужин, приправляя нехитрую еду рассказами о сотнях расстрелянных. Образ Керна – «палач, настоящий большевик» – обрастал всё новыми леденящими кровь подробностями.
      Военинструктор тем временем зверел всё больше. Он чувствовал, что сбивается с ног и что падать ему тем временем никак уже нельзя. Поэтому он отыскал подростка с бесполезным ружьём – Валеру.
      – Видите, что творится? – спросил он, показывая вокруг.
      Тот кивнул. Его самого поражал до глубины души размах происходящего.
      – Тогда вот что, – сказал ему Керн. – Вот вам обойма боевых патронов для вашей пукалки, а вот вам ещё одна, снаряженная. И сделайте мне одолжение: либо немедленно убирайтесь отсюда, чтоб вашего духу тут не было, либо поступаете под начало моего командира Алибека… Нишанова.
      Мальчик вытянулся по стойке «смирно».
      – Есть! – сказал он.
      – Что – «есть»?!
      – Есть — поступить под командование! Тут, судя по воплям, такое жлобьё засело, что…
      Керн окликнул Мухтарова.
      – Смотрите, – сказал он, – эти товарищи временно к вам прикомандированы. До семи ноль-ноль – комендантский час. Левицкого и его свиту из коммуны не выпускать! Население из бараков не выпускать! В случае необходимости — известите меня, я отдам новые приказы.
      – А вы что делать будете?
      Руководитель коммуны пожал плечами.
      – Поужинаю и посплю. День суматошный получился, товарищи. Вы-то выспались днём, после рейда, а я – нет. А ребят, кстати, меняйте по сменам: один караулит — двое спят. Больше народу нам здесь и не понадобится. Бандиты вот прорвутся разве что…
      – Товарищ Керн, а можно вопрос? – Подросток разглядывал его с возрастающим поминутно любопытством.
      – Конечно, можно. Военных тайн пока не держу.
      – Неужели вы сейчас сможете заснуть? В такой вот обстановке?!
      – А какая тут обстановка? – Керн повёл рукой вокруг. – Нормальная полевая обстановка, ничего особенного. Впрочем, если вы нервничаете и вам будет спокойнее, когда я бодрствую…
      Мухтаров и Валера удивлённо переглянулись.
      Керн отдал им военный салют и вышел из кабинета.
      – Ну и человечище, – сказал ему вслед Мухтаров.
      – А вы давно его знаете? – спросил подросток с деланным небрежением к собственному вопросу.
      – Да как сказать, – Мухтаров задумался. – Считай, я его и не знаю вообще. Он вчера только приехал. Чуть не перестрелял меня с моим дозором, как котят. Потом объяснил мне, дураку, что и как… А мы ведь, я вижу, коллеги. Ты тоже дозорный старшина.
      – Да какой у нас дозор! – отмахнулся Валера. – Так, понарошку. Патронов вон, и то не дают!
      – Шеф у вас – сволота редкостная! – подтвердил Алибек. – Не буду жалеть, если его Керн шлёпнет.
      – Левицкий, что ли? Он нам не шеф. Он тут за хозяйчика, весь район под ним. А у нас в школе директор Красавина, вот она нормальная тётка. Только она вообще была против, чтобы нас в дозоры пускали, и на машинах учиться не позволяла. Малы, говорит, ещё. Ну, на общем собрании Левицкий вопрос и двинул: сделать из нас в дозоре лёгкую кавалерию, а оружия не давать. Чуть опасность – сразу трубить и наутёк! Так, собственно, и нормально было, пока тут ахтыровцы не распоясались! А теперь: просим, просим патронов, а нам говорят – уговор дороже денег!
      – Дура ваша директриса! – в сердцах сказал Алибек. – Сказала бы: не пущу детей в дозор, пока бандитов не повыбьете, и всё!
      – А она так и сказала, – согласился Валера. – У нас девушка была, Варя. Её курьером в город отправили. Ахтыровцы её остановили, и… Ума не приложу, как она живая домой вернулась! Тут-то Красавина и сказала, что хорош в игрушки играть. У нас парни, конечно, в бутылку полезли, а с другой стороны – теперь Левицкий точно прав. Нам теперь если патроны выдать, так точно на Ахтырова охотиться пойдём. Так что до сегодняшней ночи расставили нас на всю зиму только вроде сторожей — по вышкам.
      – А сегодня что?
      – Ну, вчера от вас женщина прибежала. Говорит, вы там печи построили и газовую камеру, всех нас сжигать будете и воевать решили. Тут Левицкий к нам в школу заявился и говорит: сколько, мол, от этих гнид терпеть можно? Дайте нам ваших дозорных, пусть ночь постоят в секретах, а наутро мы возьмём всю эту трудкоммуну – одни мошки полетят! Они же, говорят, для Ахтырова и база, и людей поставляют, и продовольствие! Пока не прихлопнем их, вас, то есть – так всему району и терпеть.
      – И что, директриса ваша согласилась? И патронов для вас не вытребовала?
      – А её на совещании не было, заболела она, – вздохнул Валерка. – Говорят, спорыньёй отравилась. А может, ваши отравили, тоже ведь дело возможное. Так что вместо неё выступил начальник районного дозора. И сразу давай орать: вы не пацаны, а трусы, без винтовки в руках защититься не можете, морду бить не умеете! И всё такое. Ну, общее собрание и проголосовало: выступать!
      – Соплячьё, – рассудительно сказал Мухтаров.
      – Да уж, не фельдмаршал Кутузов! – рассердился вдруг юный стрелок. – А каково слушать, когда взрослые мужики тебе один за другим оскорбления в рыло тычут?! И всё у девчонок на глазах! И это после того как два года на чужом иждивении прожил!
      – Разве ж вы не работали?
      – Работали, а что толку? Семь потов сойдёт, а урожаю потом с гулькин нос. Ни навыков, ни силы не нажили. Какие из нас крестьяне! Вот нам с общественного поля и давали… от щедрот!
      – Ничего! – решительно произнёс вдруг Мухтаров. – Скоро здесь всё изменится!
      – Изменится?! Думаешь, он что-то изменит? – спросил Валера с презрением и надеждой, разумея под ним Керна.
      – Нет, – покачал головой старший дозорный. – Не он. Мы.

      Керну и в самом деле следовало поспать. Он мог, подобно всякому молодому и достаточно здоровому человеку, обходиться без сна по две или три ночи, но ясность его мышления за эти сутки с лишним оказалась под серьёзной угрозой извне, и Керн чувствовал это. За все прошлые годы жизни, прошедшие среди различных по духу, но всё же целеустремлённых и не лишённых некоего жизненного оптимизма коллективов, он ни разу ещё не встречался с клоакой такой степени тесноты и концентрации. Там, в городе, судьба могла быть неясной и трудной, но она не приводила и к пучине безумия – разве что в среде самых развращённых и реакционных классов, куда Керн допущен не бывал. Здесь же, в глубинке, поражённой преувеличенным во много раз ужасом новой мировой войны, реакция просто и естественно брала свою дань. Военинструктор отчётливо понимал, что рабочий комитет послал его сюда не для того, чтобы расправиться с этой дремучей Вандеей и не для того, чтобы поддерживать выбранный ею гибельный путь – и всё же в течение целого дня он чувствовал себя то беспощадным Симурдэном, то кровавым маркизом де Лантенаком, и за каждым росчерком пера или движением автоматного дула мерещился Керну холодный нож гильотины. Между тем, обстоятельства требовали от него не столько крови и мести, сколько обыкновенного человеческого достоинства. Сдавая фактическое руководство Мухтарову-Нишанову и возвращаясь в свою комнату, Керн преследовал лишь одну цель: восстановить в себе запасы этого достоинства, чтобы не превратиться окончательно в фанатичную и крикливую машину, отдающую негодные приказы из одного лишь чувства внутреннего протеста.
      Скинув сапоги, военинструктор опустился на кровать; автомат – на предохранитель и в глубокую складку, между матрацем и жёсткой рамкой, – так всегда под рукой. Навалились впечатления, сдавливая натруженный мозг. Керн нашарил в кармане дорожного плаща фляжку, глотнул один раз мерзкого хлебного пойла – «бренди», прополоскал рот. Больше пить было нельзя. По жилам разошлось резкое, блаженное тепло. Он проверил засовы, ставни и лёг, раздевшись до исподнего, в скрипучую кровать, успев мимоходом подумать, что ночью его непременно возьмут сонного и завтрашним же утром расстреляют…
      Проснулся Керн от лёгкого шороха. Такие звуки подчас действуют на нервы сильнее близкой канонады. Он зашевелился в своей постели, протянул руку к часам; была почти половина четвёртого ночи. Новоиспечённый руководитель выглянул за окно, но увидел только лунищу, свесившуюся под самый горизонт, да ещё странные синие отсветы из полуразбитых окон блока номер один. «Телевизор смотрят, что ли?» – удивлённо подумал он, закрывая вновь глаза, но тут шорох повторился. Шорох явственно шёл из-под кровати. Керн похолодел, представив себе громадную крысу, пожирающую неприкосновенный продовольственный запас в его рюкзаке. Осторожно, стараясь не шуметь, вынул свой «Галил» и разложил металлический приклад. Затем резко, с хаканьем, ударил два раза изо всех сил прикладом вниз, в подкроватное тёмное пространство – и тотчас, босой ногой дотянувшись до выключателя, врубил в комнате неяркий верхний свет.
      С визгом и руганью выкатилось из-под кровати что-то тёмное, большое – и Керн, уже держа автомат наготове, признал в этой ночной чертовщине крепко ушибленного Юрия Лантанова!
      – Какого чёрта вы дерётесь?! – обиженно спросил Лантанов, держась обеими руками за бок. – Вы мне ребро сломали! Это самоуправство, товарищ Керн!
      – А какого чёрта вы шебуршитесь у меня под кроватью в полпятого ночи?! – с возмущением заорал на него Керн в ответ. – Вы вообще должны были уехать! А не уехали – так где вас, я спрашиваю, носило?! В конце концов, чёрт с вами! Шли бы к себе в комнату и спали бы спокойно! Но ко мне-то под кровать зачем лезть?! Чего ради, собственно, вы тут ошиваетесь?!
      Тут Юрий Лантанов расплакался, запустив пальцы в рук в свои длинные белые локоны. Он был жалок. Он был не нужен никому, его никто не любил, и он научился платить людям взаимностью за эту нелюбовь. Коммуна «Кузня Горящих Сердец» стала смыслом его жизни, надеждой на воспитание нового человека, способного понять его, Юрия Лантанова, до конца! Он вступил в тайное общество «гостиоров», чтобы принять на себя труднейшую миссию избавления человечества от духовных упырей и разных социальных паразитов. И как ему отплатила коммуна за верность её идеалам?! Его, Лантанова, назначили в передовое охранение при эвакуации, чтобы он с двумя стрелками расчистил дорогу от засад разных ахтыровцев и куркулей! Его просто бросили вперёд умирать. Подставили под пули! Он вернулся обратно, но тут бегает живой Бенедиктов, люди тут – мерзость и грязь, готовая расправиться с ним по минутной своей прихоти! И он, потеряв голову от страха, стыда и гнева, бросился в то последнее место, где мог рассчитывать на поддержку и защиту! И что он, Лантанов, получил здесь?! Прикладом в брюхо! А если у него теперь будет сломано ребро и ему всю жизнь придётся ходить с деформированной грудной клеткой?!
      Чем больше Керн слушал это, тем сильнее отчего-то забавлялся. Должно быть, перенесённое напряжение и в самом деле не лучшим образом сказалось на его нервах. Он поднёс незадачливому гостиору мокрое полотенце, чтобы тот приложил его к своим синякам, а затем налил из фляги глоток всё того же вонючего «бренди». Всё ещё всхлипывая, Лантанов достал гребешок и принялся расчёсываться, наклоняя голову влево-вправо в медленном ритме.
      – И что ж теперь со мной будет? – глотая сырость, спросил он. – Выгоните?
      – А что я, собственно, должен делать?! – спросил Керн.
      – Мне и податься некуда, – вздохнул Лантанов. – Либо к Бенедиктову на расправу, либо к бандитам этим. Лучше уж сразу стреляйте, товарищ Керн! А если оставите, – затараторил он вдруг, – так я буду дисциплину соблюдать. Честное слово. Я дисциплину умею! Вам понравится, обязательно! И поручите мне, что хотите, я всё буду делать! Сапоги чистить, портфель таскать, раздевать вас перед сном – всё с удовольствием буду! Готовить тоже умею, убирать… Товарищ Керн?
      Он стоял перед Керном, вытянувшись в струнку, и по телу его пробегала жадная нервическая дрожь. Так дрожит хорошая борзая перед тем, как её спустят с поводка. Так дрожит стареющий офицер, почуяв близость разрекламированной кокотки. Керну было тошно, страшно и смешно. Но уже так мало сил оставалось у него на все эти чувства, что не они диктовали в следующий миг решение всей судьбы Лантанова, а лишь бесконечная, равнодушная усталость, безраздельно владевшая в этот роковой миг начальником коммуны.
      Керн вытянулся на кровати, пряча автомат, и погасил освещение.
      – Полезай, Лантанов, обратно… под шконку, – засыпая, сказал он.

Comments

[helghi.livejournal.com]

Молодежь хороша :)
А Лантанов - это просто бабайка какой-то! Сидит, понимаешь, под кроватью, спать не дает :)