Пресс-папье. Седьмая серия.

[with_astronotus]

Расследование. Кантона. 258.16.8.

      Жёлтый грузовик «жирафа» с лебёдкой на крыше обнаружили уже на следующее утро. Грузчики, доставлявшие в Кюль очередной прототип двуногой машины, не стали запираться и рассказали повстанцам все подробности своего рейса; ящик со злополучным кибером, по их словам, был перегружен на машину прямо с борта прогулочной яхты «Капризуля», принадлежавшей некоему господину Ришу, мультимиллионеру. Выгрузив ящик, судно вновь ушло в море.
      Очередь действовать была за капитаном Торпилье. В двухстах милях от столицы капитан нагнал шедшую экономическим ходом яхту и несколькими выстрелами приказал ей лечь в дрейф. Люди капитана досмотрели судно, но не обнаружили ровным счётом ничего подозрительного; ящик, как выяснилось, был погружен на корабль на острове Монте-Латрино, находившемся с недавних пор в полной личной собственности господина Рише.
      Ночью с шестого на седьмое число группа из восьмидесяти шести патриотов, возглавляемая бесстрашным лейтенантом Каноном, высадилась на Монте-Латрино и прочесала его низменные ландшафты до последнего камешка. Никаких признаков завода или иного высокотехнологичного производства на острове обнаружено не было; зато на территории виллы господина Рише инсургенты неожиданно нашли нечто вроде стартового комплекса, обслуживавшего небольшую космическую ракету — слишком маленькую, по меркам кантонской индустрии космоса.
      Об этом факте незамедлительно доложено было генералу Лавэ, три дня кряду безуспешно пытавшемуся допросить своего высокопоставленного пленника — мирайского флаг-штурмана Хачи Каминоке. Генералу довольно быстро стало ясно, что пленник органически не сможет сказать ничего полезного; к высшим секретам штаба флаг-штурмана не допускали. Получив информацию о загадочном ракетном снаряде, генерал задал Хачи Каминоке прямой вопрос о возможном мирайском происхождении ракеты. Ответа он, разумеется, не получил.
      — На кой дьявол, гром его разрази, нам тогда вообще сдался этот сопляк?! — задавал генерал резонный вопрос своим подчинённым.
      — Может быть, Арсен придумает, что с ним делать?
      — Да, чёрт возьми, придумает! Если только этот проклятый Арсен, гром его разрази, сам ещё жив! После встречи с докерами он буквально испарился...
      — Если бы он умер, мы бы об этом знали. Уверяю вас, Генерал, это не такой человек, чтобы умереть без скандала. По всей вероятности, он скрывается где-нибудь у дикарей, на островах Южного Архипелага...

      Подслушав этот разговор сквозь щели в выбитых досках теплушки, служившей временным штабом генерала Лавэ, Имир Торвен решил действовать самостоятельно. Тайными путями, неузнанный, он вернулся в загородный домик Мервэ Шотез и попросил певицу устроить ему совершено конфиденциальную встречу со Следопытом — одним из руководителей Комитета Общественного Спасения. Пока Торвен отмокал в ванне с ароматическими маслами, смывая следы своего путешествия, Мервэ сумела договориться о встрече.
      Автомобиль Следопыта ждал Торвена у музея естественной истории, под скульптурой, изображающей скелет гигантского смилодона. Землянин уселся в машину небрежно, словно в такси; дверь бронированного лимузина плотно захлопнулась.
      — Мы не должны встречаться, — сказал Следопыт. — Мы же договаривались: без крайней необходимости — никаких встреч.
      — Это крайняя необходимость, простите меня. К тому же мы встречаемся не как земляне, а как представители здешнего подполья. Другой, так сказать, уровень секретности.
      — Вам не надоели все эти уровни секретности? Менять планеты, менять одно отвратительное лицо на другое...
      — Чем вам не нравится лицо журналиста Арсена?
      — У вас сейчас лицо шпиона, — недовольно сказал Следопыт. — Раньше вы так не выглядели.
      — Зато вы всегда выглядите как коллектор...
      — Я и был коллектором на «Диалектике», а вот в вас привык видеть учёного. Доставьте мне эту маленькую радость, прошу вас...
      Имир Торвен поспешно снял маску.
      — Так легче?
      Следопыт вздохнул:
      — Несомненно. Знаете, Имир, я так отвык за эти годы от нормальных земных лиц! Неужели наши предки были такими же, как жители Кантоны? Полудикие, свирепые, печальные в своей безысходности... Ну что, выкладывайте, что у вас там.
      Торвен помолчал, глядя сквозь тонированное стекло на проносившиеся мимо однообразные ряды фешенебельных строений.
      — Похоже, этого завода просто нет на Кантоне. Видимо, они завозят свои боевые машины прямо с Синиз: ни одна другая планета просто не имеет достаточной технологии, чтобы произвести подобное.
      — Я подозревал это. Видимо, это и есть крупный шанс профессора Сигдара Тарика?
      — Да уж, — согласился историк, — похоже на то. Кому ещё могло бы прийти в голову возвратиться на родную планету во главе легиона завоевателей? Впрочем, Тарику могло прийти в голову ещё и не такое. Когда во время инцидента с доктором Кшеш-Маалу я попал к нему в плен, это представитель высокоразвитой гуманистической цивилизации, несущей соседям свет прогресса и так далее... Ну, вы поняли. Так вот, он пытал меня. Откровенно пытал, как в эсэсовских застенках.
      — Я знаю, — согласился Следопыт. — Мне рассказывал Тимур Шер. К сожалению или к счастью, я лично не знаком с Тариком, но совершенно уверен теперь, что ключ ко всей этой истории — в его руках!
      — Согласен, — ответил Имир Торвен. — Значит, его нужно найти. Думаю, вам сейчас это проще сделать, чем мне: вы на полулегальном положении. Требуйте от Профессора, чтобы вам продемонстрировали завод. Это может привести вас к Тарику. А я займусь его поисками по каналам подполья.
      — А вы не исключаете, что Тарик сейчас на Мираи?
      — Маловероятно: там все друг друга знают, кастовая структура... Не станет же он маскироваться под женщину из рабочего лагеря?
      Торвен и Следопыт помолчали.
      — Была связь с Землёй, — сказал Следопыт, когда машина свернула в проулок. — «Диалектика» придёт сюда через два или три года.
      — Скорее бы! — вырвалось у Торвена.
      — Нам с вами это мало чем поможет, — горько усмехнулся его собеседник, — вы — атмарский гражданин и генерал разведки, а я — бизнесмен с планеты Кантона, опытный капиталист и угнетатель. Соотечественники увидят в нас не более чем экспонаты для кунсткамеры исторических типажей.
      Имир Торвен пожал плечами:
      — Если бы меня волновал этот исход, я ещё тогда улетел бы обратно. А так — я знал, на что иду. Как и вы, впрочем. Подло помогать другим цивилизациям исподтишка, опираясь на незримую мощь родного мира. Я уж не говорю про эффективность такой помощи... Так что не пугайте меня кунсткамерой: живьём меня туда не поместят — закона такого нет — а впоследствии мы и так станем объектом научного интереса потомков. И это, на мой взгляд, совершенно справедливо. В конце концов, опасность, с которой мы боремся, угрожает не только обитателям АБС-404, но и Земле, а в перспективе — как минимум всей Галактике.
      — Да уж. Сила, уничтожившая Плутон, ничто по мощи в сравнении с силой, способной создать сразу целое звёздное скопление из протовещества, да ещё и населить жизнью его планеты. Похоже, мы, земляне, очень сильно кого-то интересуем. Вряд ли Тарик или даже покойный доктор Кшеш-Маалу стоят близко к вершине той силы, которая проявляет этот интерес.
      — По крайней мере, — заметил Торвен, — эта сила не враждебна нам.
      — Почему вы так думаете, Имир?
      — При таких мощностях они могли бы уничтожить нашу планету. А они, наоборот, помогают нам в расселении, создают своего рода заповедники культуры...
      — Ну, какая здесь культура!
      — Какая бы ни была. Объективные законы истории нерушимы, их поступательное развитие всегда приводит к одним и тем же результатам. Все планеты, населённые людьми, либо погибнут рано или поздно, либо придут к тем же высшим формам общественной организации, до которых дошла Земля в последние тысячелетия. Напомню вам, что мы начинали из куда худших стартовых условий...
      — Но у нас было культурное наследие, а не жалкие ошмётки, которые мы встречаем здесь.
      — Культурное наследие у них и у нас общее. Цивилизациям шарового скопления едва ли наберётся две тысячи лет, и они — столь же равноправные наследники земной культуры, сколь и мы с вами. Объединившись, наша цивилизация усилится бессчётно.
      — А что будет дальше? — спросил Следопыт.
      — В этом-то и вопрос. Мы с вами уже обсуждали когда-то, почему из сотен известных нам космических рас едва ли полдесятка владеет технологией сверхдальних межзвёздных перелётов? Ведь никто не делает из этого открытия тайны; мы сообщали о нём не раз, и, чтобы понять его, требуется всего лишь определённая логика в исследовании Вселенной. Ответ один: межзвёздные перелёты просто мало интересуют жителей соседних звёздных систем; в этом коренное отличие нашей логики, нашей цивилизации, от наших ближайших соседей. Благоустроенная родная планета, сотни тысяч лет безбедного и наполненного смыслом существования, а затем — усталость цивилизации, старость и неизбежная смерть. Помните древнее стихотворение про сон Адама?
      — «Услышь, благодатная, волю мою...», — кивнул Следопыт. — Вэй Сунг, наш социолог, очень любит эти стихи. Так вы считаете, что мы бунтуем против этого естественного порядка жизни?!
      — Да. И я думаю, что пламя этого бунта год за годом угасает. Многие у нас боятся такого исхода — восстание против порядка, предопределённого жизнью, может легко вылиться в восстание против самой жизни.
      — Что мы и имеем на примере доктора Кшеш-Маалу.
      — Доктор с его идеями, конечно, был девиацией. Но что, если только у нашей цивилизации хватит в итоге воображения переступить все основные законы природы? Переступили же мы через принцип горизонта событий, казавшийся незыблемым и фундаментальным полторы тысячи лет!
      — Вы начали призывать к биологической революции, Имир? Я согласен, но как? Уродливость возможных форм такой революции нам чуть было не показала Синиз: уничтожить всю планету ради бессмертной жизни нескольких избранных!
      Торвен засмеялся.
      — Это не революция, это стихийный бунт, не вооружённый сколь-нибудь серьёзными социальными теориями. А вот когда такие теории появятся... Словом, выглядит всё так, будто кто-то могущественный очень предусмотрительно и дальновидно расселяет в космосе ветви земной цивилизации: если этого не делать, неудачная прививка новой идеи может загубить на корню один-единственный её плодоносящий ствол.
      — Здесь, в скоплении АБС-404, ваши агротехнические аналогии дали сбой. Сигдар Тарик и его банда отравят разом всё это опытное поле.
      — Поэтому нам и надо поймать его, пока не поздно...

      Поговорив со Следопытом, Имир Торвен вновь навестил теплушку генерала Лавэ. Генерал был весьма удивлён его появлением, но виду не подал.
      — Где пленник? — спросил Торвен.
      — Здесь же, за перегородкой. Толку с него никакого: как выяснилось, он вообще ничего не знает.
      — Почему? Офицер высокого ранга, и вдруг не допущен к интересным для подполья секретам Империи?
      — Он их флаг-штурман, представляете?!
      — Бедный ребёнок! Но оставим его пока, генерал. Я думаю, что производство боевых машин может вестись вне Кантоны. Представляете, что это для нас означает?
      — Нет, — честно признался Лавэ.
      — Это означает, что технологию их производства могут передать мирайцам и без нашей помощи. И, если я хоть что-то в этом понимаю, всё это игры профессора Сигдара Тарика. Его нужно поймать, пока он не выкинул очередную пакость...
      — Профессора Тарика? Вы думаете, что он связан напрямую с Комитетом Общественного Спасения?
      — Я так не думаю, но на это очень похоже. Существование Кантоны должно быть ему на руку: это усиливает напряжённость и заставляет стороны искать всё новые способы борьбы; поэтому переговоры с Империей он будет вести от лица Кантоны. Но на самом деле он предоставит обеим сторонам технологии и патенты на производство, сосредоточенное на какой-нибудь третьей планете — и, таким образом, пока что полностью контролируемое им. Вы меня понимаете?!
      — Да, чёрт возьми! Я понял! Я понял, разрази меня гром! — Генерал Лавэ вновь заметался по теплушке. — Мы едем брать Тарика немедленно! Готовьтесь, господин Арсен, вы должны быть в самой лучшей форме! Этот ваш Тарик — не мирайский флаг-штурман, от его допроса мы с вами получим самое истинное удовольствие: подумать только, уже сегодня вечером в ваших руках будет подлинный профессор Тарик!
      — Но где вы его возьмёте? — удивился Торвн.
      — Вы же сами сказали: в Комитете Общественного Спасения! Он — член КОС! Как я, осёл, раньше об этом не догадался?!
      — С чего вы решили, что он член Комитета?
      — Профессор Тарик, вы понимаете, Арсен?! Профессор!!! — Генерал Лавэ яростно затряс Имира Торвена за плечи. — Профессор! Всё это время он был членом Комитета, это ему принадлежит дурацкая трусливая идея мирных переговоров с Мираи, и всё это потому, что он и есть профессор Тарик, поняли вы меня или нет, Профессор и есть про-фес-сор! Я ещё думал, почему его зовут Профессором? А это потому, что он и есть профессор, и это Тарик, Сигдар Тарик, его нужно поймать, поймать и остановить войну, немедленно, слышите меня, Арсен?!!
      Торвен открыл было рот, чтобы возразить генералу, но динамичный старикан уже нацепил поверх подтяжек кобуру с двадцатизарядным пистолетом и вылетел из теплушки.
      Землянин вздохнул и последовал за ним.

Свобода. Столица. 258.16.8.

      В плену Хачи Каминоке пришлось несладко. С тех пор, как его засунули в грязный телячий вагон, стоявший на ржавых рельсах позади большого супермаркета, он третьи сутки кряду тщетно думал о побеге. Стерегла его то угловатая женщина с огромной грудью, то заросший бородой мужлан, имевший отвратительную привычку мыться по утрам обыкновенным хозяйственным мылом. В теплушке стоял неистребимый запах чесночной колбасы и крепкого кантонского вина — продуктов, составлявших основной рацион похитителей флаг-штурмана.
      В первый день его пытались допрашивать, и Хатико гордо решил, что будет молчать до конца. Потом суровый красавец в форме кантонской авиации рассмотрел значки эполет на плечах флаг-штурмана и с непредставимой для варвара осведомлённостью сообщил имя и звание Хачи остальным похитителям. С этого момента к нему утратили всякий интерес: кормили колбасой и рогаликами, три раза в день выводили в угол вагона, где был обустроен примитивный деревянный туалет, и не спрашивали более ни о чём.
      Наутро второго дня Хачи Каминоке озверел от такого обращения. Он принялся осыпать варваров оскорблениями, смертельно унизил одного из них метким плевком и даже сочинил несколько изящных четверостиший о радостях почётной смерти. Однако варвары и не думали убивать флаг-штурмана; они просто отодвинулись от него подальше, а в ответ на самое прочувствованное стихотворение о сладости гибели жестокий лысый старик, предводительствовавший инсургентами, коротко заметил мирайскому офицеру:
      — Дурак. Сопляк.
      Флаг-штурману оставалось только покориться судьбе.

      Как выяснилось, впрочем, судьба готовила ему всё новые удары. Оказалось, что по своим каналам подпольщики сумели связаться с мирайскими военными и предложили им жизнь Хачи в обмен на выкуп. Несмотря на протесты Оо Сукаси, штаб Звёздной Гвардии постановил: в выкупе отказать, так как имперский офицер, попавший в плен, по традиции приравнивался к мёртвому и обязан был совершить при первой возможности ритуальное самоубийство, о чём Хатико напомнили через повстанцев в самой изысканной письменной форме. Чтобы не терять чести, Хачи принялся умолять инсургентов дать ему возможность исполнить свой последний долг перед Императором, на что лысый старик вновь заметил ему:
      — Ты идиот, сопля зелёная! С чего это я тебе умереть дам, если ты, собственно, ещё жить не начал?! Вот женишься, детишек наплодите, внуков, поживёшь эдак с моё, состаришься как следует, тогда-то мы с тобой и поговорим насчёт смерти за императора. В старости почему-то особенно жить хочется, — ни к селу и к городу прибавил он.
      Флаг-штурман заплакал от безысходности.
      Вечером он слышал, как допрашивавший его ранее молодцеватый полковник в форме кантонской военной авиации спорил с лысым стариком:
      — Зачем нам тут держать этого парня? Вывести в расход, и дело с концом!
      — Я не убиваю детей только потому, что они мирайцы, — возражал лысый. — Этот пацан спас нашего бойца, подпольщика, повинуясь порыву человеколюбия. Я уверен, что именно через таких людей мы сможем наладить рано или поздно взаимопонимание с Империей!
      — Вы говорите о будущем взаимопонимании, Генерал?! Вы, самый последовательный борец с интервентами?!
      — Конечно. Я борюсь с интервентами за свободу родной планеты, а не воюю с мирайской цивилизацией за ваше, полковник Авьон, право и дальше называть их крашеными макаками! Господин Арсен научил меня многому, и прежде всего — тому, что в час грядущей войны самая выгодная стратегия приводит к поискам мира.
      В нескольких сжатых предложениях старик поведал полковнику то, что рассказал ему Имир Торвен о грядущей космической войне и о планах Сигдара Тарика.
      — Нас сделали жертвами, а мирайцев — куклами, — заключил он свой рассказ. — Если этот профессор Тарик попадётся в конце концов мне в руки, я ему разом отомщу и за нас, и за мирайцев! А такие, как этот пацан, мне помогут. Он, небось, тоже спит и видит, как бы вернуться на родную планету, где ему сделают всё-таки харакири по первому разряду...
      Услышав всё это, Хачи Каминоке серьёзно задумался. В конце концов он успокоил себя выводом, что вся сцена была инспирирована и подстроена для того, чтобы смягчить его твёрдое сердце и склонить храброго имперского воина к сотрудничеству с врагом.
      Так прошёл ещё один тоскливый день, наполненный изящными стихами и ядом бесчестья; под вечер этого дня в теплушку ворвался страшный пленитель флаг-штурмана. Крича о каком-то профессоре, лысый старик поднял свою банду и умчался прочь, оставив Хатико на попечение грудастой женщины с большим автоматом. Флаг-штурман, усвоивший твёрдо все семнадцать признаков низости женщины, решил воспользоваться своими знаниями — и преуспел. Женщина из жалости развязала его, освободила от кляпа и дала в кои-то веки целую кружку чистой, свободной от алкогольных примесей воды. Теперь Хатико оставалось только дождаться, пока в щелях теплушки мигнёт в очередной раз приближающийся свет фар мирайской патрульной машины; криком он привлечёт внимание патруля, а тогда уже свинец и честная сталь почти мгновенно положат конец его невыносимым нравственным страданиям.
      Предаваясь мечтам о гибели, пленник совершенно не обратил внимания на то, как доски в стене его закутка неожиданно отошли в сторону; в проёме показалась всклокоченная голова, частично укутанная сальным клетчатым шарфом. Заметив опасность, Хатико отскочил в сторону, насколько позволяла тонкая цепь, удерживавшая флаг-штурмана на месте. Слабый свет едва позволял разглядеть нежданного гостя; и всё же Хачи, всмотревшись, не смог сдержать тихий возглас удивления:
      — Ты?!
      Перед ним, просунувшись на треть в щель меж досками, стоял его недавний пленник — подросток, отпущенный флаг-штурманом на свободу и оказавшийся впоследствии девушкой. От неожиданности Хачи едва не издал нечленораздельный возглас, содержавший в себе удивление, возмущение и неясный намёк на надежду; предупреждая его, девушка приложила палец к своим губам.
      — Я не знала, что ты здесь, — сказала она шёпотом.
      — Меня взяли в плен.
      — Это я видела: страшный человек на мотоцикле. Я пришла сюда за ним, а нашла тебя. Ты ведь не сдался, раз сидишь в наручниках?
      — Офицеры Империи не сдаются, — ответил флаг-штурман. — Во имя Великой Справедливости я умру, но не выдам ничего из того, о чём меня спрашивают враги.
      — А чего они хотят?!
      — Да ничего, в общем-то... — Хачи несколько замялся. — Знаешь, это неважно. Меня просто держат в плену.
      — Так тебе, интервенту, и надо! Будете знать, как с нашими воевать...
      — Разве достойно пытать пленного врага?
      — А тебя пытали? Какой ужас! Сильно били?!
      — Да нет, только один раз по уху... Но всё равно, лучше бы били. Самая жестокая пытка — это пытка безысходностью. Тебе не понять, ты женщина.
      — Я знаю, какова цена плена. А теперь я знаю и вкус свободы — благодаря тебе, Хатико. Я знаю, что вкус этот горек и что в нём есть ядовитый привкус бесчестья — кажется, так ты мне говорил у вас на корабле? Свои мне больше не верят, чужим не верю я, мой путь будет коротким и кровавым. Так что, Хачи, не могу не посочувствовать тебе!
      Против ожиданий, речь девушки понравилась флаг-штурману; в её стиле чувствовалось мирайское изящное красноречие, которого женщины с их склонностью к нейтрально-информационному стилю общения были обычно от природы лишены. Девушка, перенесшая позор плена, явно испытывала нечто похоже на то, что мучило самого Хатико. Некоторое время он боролся с жесточайшим искушением — попросить женщину о помощи равносильно было отказу от всех почётных прав гражданина Империи. В конце концов искушение победило: флаг-штурман хорошо представлял себе, что ниже, чем сейчас, для него пасть было просто невозможно.
      — Ты поймёшь меня, — сказал он наконец. — Чтобы искупить позор, мне нужна свобода!
      — Я не могу вернуть её тебе.
      — Но ведь я сделал это для тебя! — прошептал Хачи тоном крайнего возмущения. — Сделал, заплатив честью и долгом офицера!
      Девушка покачала головой:
      — Мы в разном положении, Хачи: я сражаюсь с вами за независимость родной планеты, а ты сражаешься с моим народом за разную фигню. Какая может быть свобода для тебя, если ты на стороне поработителей?!
      — Великую Справедливость ты называешь фигнёй? Опомнись, женщина, не хули святое!
      — Ах, святое?! А что было святым для вас, когда вы бомбили наши лаборатории и заводы? Разве вы не знали, что чудеса нашего научного прогресса для нас так же святы, как для вас ваши домашние божнички? Где была ваша справедливость?! А то, что вы сделали с женщинами — где справедливость здесь?!
      — Женщины как раз получили по заслугам, — сумрачно сказал Хачи.
      — Ах, вот как! Интересно, по каким таким заслугам человек низводят до положения бессловесного скота в загоне?!
      — Как, разве ты не знаешь историю Мираи? Ты не знаешь, отчего наши женщины в таком положении, как сейчас?! Как тогда ты можешь судить о Великой Справедливости?!
      — А отчего ваши женщины оказались в таком положении? — с интересом спросила девушка.
      Флаг-штурман хотел ответить, но в этот миг послышались шаги: к закутку шла охранница.
      — Прячься, — сказал Хачи Каминоке, — если только не хочешь, чтобы тебя заметили. Ведь это же твои товарищи!
      — Потом всё объясню, — ответила девушка и нырнула в проём, задвигая за собой доски.
      Когда грудастая женщина вышла, поставив перед Хатико тарелку яичницы с тонкими ломтями сала, в щель меж отодвинутыми досками вновь просунулась девичья головка в перепачканном шарфе. Хачи подцепил на хлеб кусок яичницы и протянул ночной гостье:
      — Голодна?
      — Нет, спасибо. Лучше расскажи, отчего ваши женщины страдают?
      — Когда-то они правили всем нашим миром, — ответил Хачи. — Если они хотели, они посылали мужчин на смерть. Чтобы добиться права любви и продолжения рода, мужчине надо было погубить соперников в специальном ритуальном бою. Так погибло множество учёных, писателей, художников — их место занимали громилы, все достоинства которых связаны были лишь с мышцами и с продолжением рода. Женщины занимали все позиции в жизни общества. Они не допускали войны, но поощряли вендетту; они убивали стариков и детей, если те казались им лишними; они ввели жестокие ритуалы и культы, весь смысл которых заключался в отборе наиболее похотливых и развратных самцов. Но и между собой женщины были не равны: одним из них разрешалось почти всё, другие жили на положении рабынь. Женщины, наиболее выдвинувшиеся в свете, уничтожали или уродовали красоту тех, кому меньше повезло. Такова была их распутная натура.
      — Какой ужас! — сказала девушка.
      — Да, это было страшно. В конце концов, мужчины восстали под руководством первого Императора и принесли в наш мир Великую Справедливость. Мы научились ценить настоящее искусство, настоящую дружбу и настоящую любовь. Наша планета перестала называться Комачи и стала называться Мираи, что означает «Будущее». А самки с их инстинктами... да пропади они все пропадом, если из-за этих инстинктов они не могут быть людьми!
      — А если могут? — тихо спросила гостья. — Где же тогда ваша Великая Справедливость?!
      — Если бы они могли! — воскликнул Хатико. — Думаешь, мне не жалко женщин?!
      — Но у нас женщины вовсе не делают таких ужасов, как у вас, на Мираи!
      — Если бы! — горько повторил Хатико. — Взгляни: распутные жёны ваших политиков командуют им, куда повернуть ваши армии; развратные звёзды и сливки общества, надев на почти голое тело украшения, ищут новых любовников, а цена этих украшений оплачена между тем кровью ваших дикарей. Скандалы вокруг разводов, измен и интрижек занимают в ваших газетах больше места, чем даже новости о достижениях столь любимой вами науки!идеал мужчины, открыто провозглашаемый в вашем обществе — это либо «научный ум», бесполый и, как правило, довольно старый, чей дух очистился якобы от плотских стремлений и теперь всецело предан своей идее-фикс; либо же это всё тот же бессмысленный самец — спортсмен, цирковой силач или бандит, способный привлечь женщину не умом и не воспитанием, не благородством чувств, а исключительно неутомимостью и брутальностью. Это ведь разврат! И вот, как только женщины обретут хоть чуточку более полные права гражданства в вашем обществе, чем мужчины, — а такое случится обязательно, — вы тотчас рухнете всей планетой в то же состояние, из которого благодаря первому Императору кое-как вырвались мы. Во имя Великой Справедливости мы обязаны были не допустить этого!
      — Послушай, Хатико, это наши дела и наша планета. Честное слово, женщины Кантоны разберутся со всем этим делом как-нибудь без вашего участия!
      — Вот то-то и оно, что «как-нибудь». А нам не надо, чтобы как попало! Во имя Императора мы... Впрочем, — поправился флаг-штурман, — я больше не имею прва говорить «мы». Я допустил сразу три великих бесчестья: привёл женщину на военный корабль, попал в плен, а теперь ещё и попросил о помощи женщину и врага. Это лишает меня права считаться гражданином Империи. Теперь я должен только умереть!
      — Так предписано в ваших законах?
      — Нет, законы не требуют смерти, но такова традиция. Имперский гражданин, совершивший отступничество хотя бы однажды, должен проявить волю к смерти и искупить тем свою вину перед Императором. Я же отступил трижды; за второе отступничество у жителя Мираи отнимают гражданство и честь!
      — Значит, умирать ты уже не обязан? — кивнула девушка полуутвердительно.
      — Обязан: я же только что это объяснил!
      — Ты объяснил, что в Империи смертью карается по традиции первое отступничество; ты отступил дважды и остался жив, а сейчас, как я понимаю, отступил и в третий раз. Значит, ты больше не гражданин Империи, и если ты умрёшь, то твоя смерть будет уже не выплатой долга, а просто смертью случайного бродяги. Где твоя логика, Хатико?! Я всегда слышала, что мужчины сильны своей логикой, а ты поддаёшься минутному настроению!
      — Но зачем мне жизнь с клеймом изменника и предателя!
      — Так сними его с себя! Заслуги перед родиной могут быть самыми разными; возможно, если ты совершишь три подвига ради будущего Мираи и ради вашей этой справедливости, позор с тебя будет снят.
      — Как я могу это сделать, один, в окружении сонма врагов?!
      — Я не враг тебе, Хатико, что бы ты об этом ни думал. Я скажу тебе, что можно сделать во имя Мираи и вашего Императора. И я могу освободить тебя. Но ты должен поклясться мне, что в этой войне ты больше не будешь воевать против Кантоны и что ты не покончишь с собой при первой возможности, если я дам тебе свободу.
      — Клянусь честью, — прошептал флаг-штурман.
      — Так не выйдет, — ответила девушка, — ты клянёшься честью, а вот чести-то при этом у тебя как раз и нет! Ломаный грош цена твоей клятве! Поклянись-ка лучше твоими покойными предками, это будет понадёжнее...
      Хачи посмотрел на девушку с ужасом во взоре:
      — Как я могу?!
      — Можешь. Через эту клятву лежит путь к твоей свободе, а став свободным, ты можешь вновь обрести и честь!
      — Если это какая-нибудь женская уловка... — начал Хачи Каминоке.
      — По-твоему, я сейчас говорю как женщина? — оскорбилась его собеседница. — Я — воин, как и ты! Я посмотрела, как это делается у вас, и должна признать, что вы выше нас во всех отношениях чести; я хотела бы оказаться достойной ученицей мирайцев. Ведь ваши женщины погрязли в полном бесчестье, судя по тому, что ты рассказываешь о них! Зачем же я стану толкать свой мир к такой же судьбе и пускаться на разные женские хитрости?!
      — Тогда поклянись и ты, поклянись тем, что тебе дороже всего, что не замыслила с моей помощью совершить коварство!
      — Ты не поймёшь, что сейчас для меня дороже всего в этой жизни. Или поймёшь, но неправильно.
      — Хорошо, тогда поклянись свободой вашей планеты! Предав меня, ты предашь Мираи и будущее! (Флаг-штурман, произнося это, порадовался эстетике невольного каламбура.)
      — Век свободы не видать, если вру! — согласилась девушка.
      — Тогда и я клянусь памятью своих предков, своим священным мечом, что не замыслю зла против народа Кантоны и не буду участвовать в этой войне!
      — И что не покончишь с собой, поклянись тоже, — напомнила Хачи его собеседница.
      — Хорошо, клянусь! Но даю обет: вернуть честь себе и своему роду! Пусть мне не бывать офицером, но я хочу остаться благородным потомком благородного рода. А теперь скажи, что я могу сделать ради своей планеты, и горе тебе, женщина, если ты соврала!
      — Хорошо, — согласилась девушка. — Я встречалась с одним из высших руководителей нашего подполья. Он говорит, что подпольщики готовы просить о мире, и что передать вам эту странную ходячую машину было решением подполья. Он говорит, что Кантона устала от войны, но хочет сохранить автономность, а не становиться частью Империи.
      — Я знаю всё это, — согласился флаг-штурман.
      — У нас, — сказала ночная гостья, — есть горячие головы, которые не понимают необходимости мира. Генерал Лавэ, у которого ты в плену — один из таких террористов. И я была такой же, пока мне не объяснили, что ресурсы нашей планеты исчерпаны полностью. Да и у вас негусто в казне, поэтому ваш командир Оо Сукаси и готов сесть за стол переговоров с повстанцами. Нельзя вести войну там, где можно обойтись дипломатией. Это преступление.
      — Так этот противный лысый старик — Лавэ! — удивился Хачи Каминоке. — Вот странно! А я думал, он умный. А он мне про детишек толковал.
      — Про каких детишек?!
      — Про моих. Ну, что у мня будут детишки, понимаешь? И это — повстанческий генерал!
      — Не такой уж он дурак, как кажется... Но это неважно. Важно другое: его на эти афёры толкает сейчас не руководство подполья, а тот ужасный мужчина, который тебя похитил. Он подпольщик и социалист. Так вот, у меня особое задание Комитета Общественного Спасения. КОС — это наше руководство, если что... Словом, мне приказано было убрать этого Арсена!
      — Как это — «убрать»?!
      — Физически. Увещевания тут не помогут, в таких обстоятельствах действенны только самые чрезвычайные меры. Этого журналиста придётся убить! Но я узнала ещё кое-что, очень важное. Он, этот журналист — не кантонец и не житель Мираи, он — инопланетянин с очень далёкой планеты, — сообщила девушка замирающим шёпотом. — И они, жители этой планеты, как раз и есть те, кто толкает наши миры воевать друг с другом!
      — Зачем это им?!
      — Чтобы захватить наши ослабленные миры, наверное. Эти инопланетяне могут быть очень коварными.
      — По-моему, ты выдумываешь...
      — Я же поклялась! — обиделась девушка. — И потом, эту информацию мне выдал один из самых-самых главных руководителей Сопротивления. Уж он-то врать не станет, поверь мне! Он сказал, что с этого Арсена надо стащить маску, и тогда всё выяснится само собой! Представляешь, каково будет, если мы разоблачим этих инопланетян вместе и покажем, что наши народы на самом деле хорошие и могут договориться, а ужасы войны нам навязывают пришельцы извне?!
      — Если это правда, я готов отдать свою правую руку, чтобы увидеть это, — горячо сказал флаг-штурман.
      — Я думаю, что это правда, — вздохнула девушка. — Ну так что, обещаешь помочь мне?!
      — Думаю, я могу тебе доверять, — согласился Хачи Каминоке. — К тому же, больше мне доверять просто некому. Единственное: раз уж мы решились совместно совершить такой поступок, я должен знать имя. Настоящее имя.
      — Лоло, — с готовностью ответила девушка. — Я — Лоло.
      — Нет, прости. Я имел в виду имя того человека, которого мы собираемся... Ну, словом, того, кто меня похитил. Иначе я не могу участвовать в этом... Вне зависимости от причин, побудивших меня сделать это, я стану подлым убийцей, если не назову имя и преступление того, кому несу возмездие во имя Великой Справедливости. Так что, если ты знаешь его подлинное имя, помоги мне сохранить остатки чести — скажи, как зовут того, кто станет нашей жертвой?
      — Его зовут Торвен. Имир Торвен.